Анизотропное шоссе [СИ] - Павел Дмитриев

Хорошо хоть зимняя одежда из синтетики влагу практически не набирает и греет неплохо. В этой малости странные порядки содержать арестантов «в чем и с чем пришел» сыграли мне на руку. А еще на пользу пошла страшная лень, из-за которой я не стал подниматься в номер отеля в 2014 году, чтобы выложить немногочисленные «гостиничные» шмотки перед прогулкой-игрой, а лишь зачекинился и забрал ключи от номера.

Самое удивительное и приятное: сохранились лекарства и презервативы — расстроенные моим непонятным статусом вертухаи просто не заметили их во внутреннем кармашке на молнии. Собственно говоря, я про таблетки и сам забыл, чуть не год назад мать собрала скромный комплектик «от всего», когда меня понесло на пару недель попугать рыбок в Красном море. После чего он так и болтался в рюкзачке, благополучно перенеся, кроме Египта, несколько командировок в Москву и бессчетное количество студенческих пьянок по турбазам.

Все остальное можно смело записывать по статье «проблемы». Особенно доставало отсутствие часов и тишина. Даже не так, а исключительно с заглавной буквы: Тишина! Не каждый день можно было расслышать лязг ключей, еще реже дикий, быстро заглушаемый крик, и только один раз я явственно разобрал содержание:

— Товарищи, братишки, на убой ведут.

Вот и догадывайся — матерого, измазанного кровью с ног до головы бандита тащат, ни в чем особо неповинного студента, вроде меня, пришибить хотят, или просто на психику давят, волю к сопротивлению у завсегдатаев подрывают.

И без того в голове не укладывается, как так можно — выдернуть человека натурально с улицы и держать в одиночке день за днем? Что тут вообще происходит, черт возьми? От дурости типа голодовки или разбивания головы об стены спасла болезнь. Без малого на две недели свалился с чем-то похожим на тяжелейший грипп, переходящий в хронический кашель, если не сказать хуже. Если бы не принятая против осложнений таблетка антибиотика (оказавшаяся поразительно эффективной) — наверно, так бы и сдох, «не приходя в сознание».

А там настоящее избавление пришло: на допрос повели. Все те же лестницы, тихие переходы, решетки, тяжелые двери. У одной их них, на вид вполне обычной, конвойный остановился.

— Обождите, — он постучал в дверь, и почти сразу, не дожидаясь ответа, втолкнул меня в кабинет.

Даже смешно. Точно такая же камера-одиночка с раковиной и стульчаком, только освещена поярче, да вместо койки стоит пара столов и три стула. Думал, хоть портрет Дзержинского на стене будет, но, похоже, тут обходятся без лишней атрибутики. Но все это я разглядел лишь потом.

Мне и в голову не могло прийти, что следователем окажется молодая женщина. Причем не мощная тетка, «истинная большевичка», в перетянутой ремнями строгой кожанке и маузером в руках. А совсем наоборот, маленькая, худая шатенка лет тридцати, бледная, с резкими чертами лица и тонкими губами без всякого следа помады. Перед ней на столе, кроме телефона и бумаг, лежала начатая пачка папирос «Пушка», чуть поодаль стоял стакан чая, в котором плавал ломтик лимона, да тарелка с парой пирожных. Спокойно, по-домашнему, прямо как будто заявление пришел писать в деканат… Разумеется, если не обращать внимания на стены, да лампу, направленную в лицо по всем традициям жанра.

— Садитесь, пожалуйста, — начала следователь искренним, задушевным голосом, с первых же слов на ее лице явственно проступили симпатия и участие. Пододвинула ближе ко мне пачку: — Курите, не стесняйтесь. Нам надо много о чем с вами поговорить.

Не дожидаясь моего ответа, она вытянула папиросу себе, ловко смяла гильзу и жадно прикурила, вежливо выдохнув дым в сторону.

— Спасибо, не курю, — привычно отказался я, устраиваясь поудобнее.

— Какой симпатичный молодой человек, даже табаком не балуется, — чуть кривовато улыбнулась следователь. — Сразу видно, настоящий скаут![16]

Ну, наконец-то, возликовал я про себя. Вполне по-человечески все в прошлом, не зря ругали всяких солженицыных за очернение истории. А что до камеры — так работы много у ЧК, вот и не быстро дошла очередь. Да и вообще сама же сидит в каменном мешке без всякой роскоши, работает на износ, можно сказать, света белого не видит. Да быть того не может, чтобы я не уговорил такую милую, уставшую женщину поверить хотя бы на время, пока специалисты не вытащат из тайника сотовый телефон. Надо только начать поаккуратнее… Если бы не заросшее щетиной лицо! Я малость замешкался, от отупения в одиночке никак не мог решить, сразу рубануть с плеча: «родился в 1991 году, последнем, когда существовал СССР», или зайти издалека, с моего провала в прошлое, игры Ingress, учебы и жизни в Екатеринбурге.

Между тем, женщина задала следующий участливый вопрос:

— Зачем только вы связались с шайкой мерзких фашистов?

— Фашисты? Уже тут?! Кха-ха-ха! — зашелся я в приступе то ли хохота, то ли кашля. — Да что вы вообще о фашистах знать можете! Ведь пока гад Шикльгрубер пейзажики малюет где-то под мостом в Берлине![17] Короче говоря…- тут до меня дошло, что сказано несколько больше, чем оно того стоило. — Не знаю никаких фашистов, и знать не хочу. Я простой студент, просто не повезло…

— Та-а-а-к! — резко оборвала меня следователь. — Вот теперь все точно!

Всего пара мгновений, и как подменили! Теперь в ее глазах плескалось одно лишь торжество и злоба. Резко раздавив папиросу о край стола, она резким щелчком отбросила окурок прямо на пол. Наклонившись ближе ко мне, выплюнула в лицо слова с брызгами:

— Вот что, гражданин Обухов Алексей Анатольевич, года рождения 1903, студент, из потомственных дворян! Хватит запираться. Нам все, решительно все известно. Единственно правильная для вас политика — карты на стол! И вот что, — в тоне женщины опять проступили нотки усталой нежности. — Мы не расстреливаем преступников гораздо более опасных, чем вы. Вот, — она сделала широкий жест по направлению к окну. — Там работают люди, многие из них были приговорены к высшей мере, но они честным трудом очищают себя от прежних преступлений перед советской властью. Помните, наша задача — не карать, а исправлять!

— Не знаю никакого Обухова…- вскочил я.

— Сидеть! — меня буквально подкосил резкий крик, а еще пуще многообещающий лязг двери за спиной.

— Ну, мы вас заставим сознаться, — следователь опять перешла на доверительный тон, совсем как плохой актер в дешевой постановке провинциального театра. — Только себе же хуже сделаете, помните, добровольное признание смягчает вину.

«И увеличивает срок…» — мрачно закончил я про себя ее речь фразой из какого-то фильма.

Затем сквозь льющийся в глаза свет лампы явственно представил, как идиоты в кожанках находят тайник, забыв от радости смешные инструкции следователя, вытаскивают из ящика в первую очередь привычное и понятное — винтовку с патронами, с хохотом передают друг другу бутылку бело-финской водки, в то время как незамеченный в потемках смартфон хрустит под их каблуками, а микросхемы смешиваются с грязью и шлаком.

Уж не знаю, по какой статье нынче идет борьба против социализма с оружием в руках, но на пулю в мой затылок хватит с гарантией.

Тут я в полной мере осознал, какая это непозволительная роскошь — спокойно подумать о тщете всего сущего: вопросы полетели в лицо как стежки швейной машинки на китайской фабрике.

— Когда вы начали склонялся к идеологии «Чёрных волков»?

— Место вашего рождения?

— Что обсуждалось на скаутинге в Казани?

— Через кого вы получали агитационную литературу?

— Кто из членов ВКП(б) вас хорошо знает, и где он сейчас?

— По какому адресу вы встречались с Борисом Зеленовым?[18]

— Как вы связываетесь со своим куратором в Берлине, господином Свежевским?[19]

— Служили ли в войсках или учреждениях белых правительств? Когда? Где?

— Кто такой Шикльгрубер и какие картины он рисует?

— Как относитесь к советской власти? Что значит никак?!

Мелькали абсолютно дикие вопросы из анкеты, термины типа «Совет начальников отрядов», «Съезд объединённых патрульных» и «Совет инструкторов». Перечислялись фамилии как бы моих знакомых и друзей. Приводились слова уже арестованных скаутов,[20] которые обвиняли меня в какой-то дикой чепухе, направленной на свержение социалистического строя.

Да черт возьми, что я в принципе могу ответить, если впервые в жизни слышу про скаутов в СССР? Для меня это не более чем природно-ориентированные детки в забавных панамах защитного цвета из американских фильмов, которые, в сущности, ничуть не опаснее ежиков! Поневоле пришлось симулировать потерю памяти. Помогло мало, еще бы, после моего идиотского пассажа о берлинском художнике угрозы перемежались с уговорами, их сменял шантаж, за которым следовала смешная попытка подкупа папироской, и уже более серьезная — шикарным обедом для растущего организма «прямо тут, сию минуту».